ISSUE 2-2018
INTERVIEW
Роман Темников
STUDIES
Владимир Воронов Radko Mokryk Jakub Csabay Рафик Исмаилов
OUR ANALYSES
Ярослав Шимов Михаил Ведерников
REVIEW
Рафик Исмаилов
APROPOS
Владимир Сергийчук


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
OUR ANALYSES
1918: «ОСЕНЬ НАРОДОВ» И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
By Ярослав Шимов | историк и журналист | Issue 2, 2018

Революции 1848-49 годов в нескольких европейских странах вошли в историю под поэтическим наименованием «весны народов». То, что происходило в Европе, прежде всего Центральной и Восточной (ЦВЕ), 70-ю годами позже, можно назвать «осенью народов» – поскольку решающими тогда оказались осенние месяцы 1918 года. Они принесли окончание Первой мировой войны и небывало масштабный со времен Венского конгресса (1815) передел государственных границ в Европе. «Осень народов» – это крушение и распад нескольких империй в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе и возникновение на их месте примерно полутора десятков новых национальных государств. По своим историческим последствиям «осень народов» заметно превзошла «весну», тем более что она совпала во времени и отчасти в пространстве с революцией и гражданской войной в бывшей Российской империи (РИ).

Социально-политические процессы, запущенные этой революцией, во многом пересекались с тем, что происходило в ЦВЕ. Эти события неотделимы друг от друга. С одной стороны, распад Российской империи в результате революционного взрыва 1917 года, подъем национальных движений на окраинах бывшей империи и формирование там новых независимых государств разной степени жизнеспособности были составной частью общеевропейских тектонических сдвигов, вызванных Первой мировой войной. С другой стороны, большевистский переворот, победа красных в гражданской войне на территории бывшей РИ и фактическое воссоздание в начале 20-х годов этой империи – правда, с другим названием, политическим режимом и идеологическими установками – оказали значительное влияние на судьбу народов восточноевропейского региона, в том числе и тех, чьи национальные территории находились за пределами бывшей РИ. Впрочем, для лучшего понимания этих событий и процессов лучше вернуться к началу – во времена столетней давности. Но перед этим – несколько замечаний общетеоретического характера.

Бремя империй 

«Осень народов» можно считать завершающим этапом формирования современных наций в регионе ЦВЕ. В соответствии с классификацией Мирослава Гроха, создание национального государства – это институциональное завершение «фазы С», в ходе которой «подавляющая часть населения начинала придавать особое значение своей национальной идентичности, формировалось массовое [национальное] движение, ...обретала жизнь завершенная социальная структура и движение подразделялось на консервативно-клерикальное, либеральное и демократическое крылья»[1]. Лишь кое-где (Словакия, Беларусь) национальные движения к 1918 году еще не дошли в своем развитии до «фазы С». В остальных случаях организованные движения национальных меньшинств, выдвигавшие требования автономии или – как в случае с польским движением – восстановления утраченной ранее государственной независимости, давно представляли собой политическую проблему для властей Российской, Германской и Австро-Венгерской империй.

Фактически целью национальных движений региона было обретение народами, которые они представляли (степень и оправданность этого представительства в каждом конкретном случае – отдельная тема), политической субъектности. Под последней мы подразумеваем ровно то же, что определяет этим термином современная социальная психология применительно к индивидам: «Его поведение (действия и акты) не полностью детерминированы условиями его непосредственного окружения»[2]. Субъектность отдельных наций, формирующихся – или уже вполне сформированных, давно вступивших в «фазу С» – была в рамках империй заметно ограничена или сведена практически к нулю. (Более подробно об этом ниже).

Поражение четырех империй[3] в Первой мировой войне в 1917-18 годах создало уникальную ситуацию, когда одновременный шанс на реализацию своих требований получила большая группа национальных движений. Имперская «оболочка» была в одночасье отстранена, что выдвинуло на передний план проблему национально-государственного размежевания. В ЦВЕ она осложнялась тем, что для целых обширных областей (Силезия, Трансильвания, Банат, Воеводина, Моравия, Восточная Галиция, Буковина, Виленский край и др.) была характерна этническая «чересполосица», совместное проживание различных этнонациональных общин. Далеко не повсеместным было и четко выраженное национальное самосознание. Так, в 1931 году, т.е. спустя десятилетие всех перипетий «осени народов» ЦВЕ и гражданской войны в бывшей РИ, подхлестнувших национальные движения даже там, где они до этого были не слишком активны, при переписи населения на востоке Польши[4], прежде всего в белорусских воеводствах, 707 тысяч человек назвали своим родным языком «здешний», или «местный» (польск. tutajszy, бел. тутэйшы)[5], тем самым обозначив отсутствие ясной национальной самоидентификации.  

Вышеуказанное делало проблематичным определение границ формирующихся новых национальных государств, ставило вопрос о правах этнических меньшинств и гарантиях их защиты. Последнее было обусловлено тем, что задачи национального освобождения и демократизации рассматривались с определенных пор как параллельные. Ведь на своем последнем этапе Первая мировая стала, по крайней мере со стороны стран Антанты и их союзников, идеологической войной: она преподносилась как борьба демократий против реакционно-милитаристских авторитарных монархий Гогенцоллернов, Габсбургов и Османов.

Сама идея политической нации, «самоопределяющейся» при одновременной демократизации, в целом по-прежнему соответствовала представлениям второй половины XIX века. Вот как формулировал их, например, историк и политик, один из основателей Третьей Французской республики Луи-Адольф Тьер. По его мнению, нация создается с целью «отменить классы, так что внутри нации есть лишь она сама – нация, объединяющая всех, кто живет под властью единого закона, несет одно бремя и пользуется одними и теми же преимуществами, согласно которым... каждый человек должен быть поощрен или наказан в зависимости от результатов своей деятельности»[6]. На востоке Европы этот подход, сам по себе довольно утопический, осложнялся острыми этническими противоречиями, препятствовавшими образованию политических, или гражданских, наций в «тьеровском» смысле. К тому же идеология национального освобождения и демократизации, пропагандируемая как Антантой, так и активистами национальных движений востока Европы, нередко упрощала и искажала реальное положение дел. Ведь национальная политика имперских властей перед Первой мировой войной была неодинакова.

В Российской империи во второй половине XIX века, при трех последних царях, усилились русификаторские тенденции, была ограничена сфера употребления языков национальных меньшинств (известный пример – Эмский указ Александра II о запрете литературы и обучения на украинском языке). В то же время недостаточное развитие системы начального и среднего образования на русском языке, в том числе на окраинах империи, вело к тому, что на практике русификация была далеко не повсеместной и совсем не всегда успешной. В тех провинциях империи, где существовали собственные развитые культурные традиции и национальные элиты (Царство Польское, Великое княжество Финляндское, остзейские губернии), ее можно считать провалившейся – хотя при этом такая политика способствовала росту политического напряжения. После незавершенной революции 1905 года произошла определенная либерализация, отчасти усилившая центробежные тенденции в РИ. Однако трудно судить, насколько быстро развивались бы кризисы в таких регионах, как «русская» Польша, Финляндия или Грузия, не случись Первой мировой войны.

В Германской империи, достаточно гомогенной по этническому составу, объектом германизаторской политики было польское меньшинство, проживавшее в Познанской провинции, Померании и Верхней Силезии. В 1876 году был принят закон, утверждавший немецкий язык в качестве единственного административного. Принимались меры по ограничению и демонтажу системы начального и среднего образования на польском языке. Осуществлялась колонизация населенных поляками областей, хотя этот проект, поддержанный канцлером Бисмарком, оказался не слишком успешным: до начала ХХ века вместо ожидаемых 40 тысяч немецких поселений там возникло лишь 3600[7]. В то же время представители польского меньшинства избирались в провинциальные законодательные органы (ландтаги) и имперский рейхстаг, а острота религиозных противоречий в Германии в период Kulturkampf[8] позволила им обзавестись политическим союзником в лице немецкой католической Партии центра (Zentrum). В годы Первой мировой несколько десятков тысяч поляков вполне лояльно служили в рядах германской армии.

Наиболее сложной и неоднородной была ситуация в Австро-Венгрии. Со времени дуалистического компромисса (Ausgleich[9]) австрийские немцы (в западной части империи) и венгры (в восточной) рассматривались как народы, обладающие привилегированным положением – хотя законы Австро-Венгрии гарантировали равенство всех подданных императора-короля, вне зависимости от этнического происхождения. В Венгерском королевстве осуществлялась достаточно жесткая политика мадьяризации, вызывавшая всё более активные протесты со стороны национальных меньшинств – трансильванских румын, хорватов, воеводинских сербов, словаков и др.

В западной части империи национальная политика была более гибкой, хотя в целом можно говорить о доминировании немецкого языка как основного административного. На особом положении находилось королевство Галиции и Лодомерии[10], где в административной сфере и системе образования господствовал польский язык, а само королевство рассматривалось частью здешней элиты как «польский Пьемонт» – плацдарм, с которого начнется в будущем восстановление польской государственности. Не случайно именно в Галиции еще до войны обосновался лидер польского национального движения Юзеф Пилсудский, создавший там «стрелковые общества», из которых в 1914 году выросли польские легионы – ядро будущей национальной армии. На первых порах, однако, они сражались на стороне Австро-Венгрии.

Несомненно, между национальными движениями отдельных народов габсбургской монархии (австро-немецким и чешским, польским и украинским и др.) существовала серьезная напряженность. В то же время значительная часть населения Австро-Венгрии оставалась не затронутой национальными страстями – до такой степени, что это позволило венгерскому историку Иштвану Деаку позднее утверждать: «В австро-венгерской монархии не было доминирующих народов. Были доминирующие классы, институты, группы интересов и профессии»[11]. Питер Джадсон в своей недавней монографии об Австро-Венгрии поясняет, что «национальная принадлежность была социально обусловленным фактором, не данным от рождения и не определявшимся [этническим] происхождением... Чувство национальной самоидентификации часто зависело от наличия или отсутствия социальных институтов, пропагандировавших такую идентификацию»[12]

Запутанные межнациональные отношения в Австро-Венгрии требовали реформирования архаичной структуры империи. Такие планы вынашивал наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд, чьи советники разработали проект преобразования дуалистической монархии в фактическую федерацию 15 земель или штатов[13], в целом соответствовавших этнонациональной структуре населения империи. Эти планы не были осуществлены из-за убийства наследника, которое, как известно, послужило поводом к началу Первой мировой войны.

Во время самой войны национальная политика имперских правительств заметно ужесточилась. В Российской империи началась волна репрессий против «неблагонадежных» по национальному признаку. Депортации и другие репрессивные меры затронули этнических немцев, евреев, турок, крымских татар – прежде всего в западных, прифронтовых губерниях[14]. В Германии проводились аресты польских активистов. В Австро-Венгрии репрессиям подверглось, в частности, русинское население Галиции и Закарпатья, обвиненное в прорусских симпатиях. Арестована и приговорена к смертной казни по обвинению в шпионаже была группа чешских националистов (в 1917 году их помиловал новый император Карл I).

С другой стороны, резко возросла активность национальных движений. Лидеры австро-немецких националистов выдвинули ряд требований, направленных на усиление немецкого влияния и политико-культурного доминирования в западной части империи. Противниками Габсбургов – например, уехавшими после начала войны в эмиграцию чешскими деятелями Томашем Г. Масариком и Эдвардом Бенешем – были выдвинуты требования национальной независимости и разрушения габсбургской монархии. У чехословацкого и югославянского движений появились свои зарубежные центры, установившие связи с западными державами и Россией. Чехословацкие легионы, воевавшие на стороне Антанты и составленные в основном из пленных и перебежчиков австро-венгерской армии, насчитывали к 1918 году в общей сложности около 100 тысяч штыков.

Польское движение разделилось. Если Юзеф Пилсудский, которому приписывается сделанный еще в 1914 году точнейший прогноз: Германия и Австро-Венгрия нанесут поражение России, но проиграют западным державам[15], – поначалу сделал ставку на австро-германский блок, то его соперник Роман Дмовский – на Россию, а затем западных союзников. Пилсудский находился в Кракове, позднее – на фронте в Галиции, Дмовский – в Петрограде, затем в Париже. Поляки благоразумно не клали все яйца в одну корзину.

В России после падения монархии в 1917 году произошла резкая либерализация национальной политики. Временное правительство отказалось от претензий на Польшу, не возражало против расширения автономии Финляндии. Одновременно происходил бурный рост автономистских настроений на Украине и в Закавказье. Непросто протекали, в частности, переговоры между представителями Временного правительства и созданной в Киеве Центральной рады[16]. Быстрое сползание в хаос и неспособность правительства помешать этому не позволяют строить предположения о том, какое будущее ждало бы бывшие окраины Российской империи, если бы недолговечную демократическую республику не сменила большевистская диктатура. Сам же приход большевиков к власти стал для национальных движений ряда народов бывшей РИ толчком к тому, чтобы от требований автономии перейти к провозглашению независимости от России.   

Итак, к 1918 году межнациональные отношения в регионе ЦВЕ были весьма обострены. Но это обострение явилось прежде всего следствием Первой мировой войны и ее неудачного для трех империй хода. Как бы то ни было, в ситуации, когда исход войны еще не был решен, западные союзники должны были представить свою программу, которая обеспечила бы им поддержку народов востока Европы – а значит, и победу в затянувшемся конфликте.       

Интернационал Вильсона  

8 января 1918 года президент США Вудро Вильсон представил Конгрессу свое видение устройства Европы после предполагаемой победы держав Антанты и их союзников. Принято считать, что побудительным мотивом при формулировке «14 пунктов Вильсона» для президента послужил принятый ленинским Совнаркомом сразу после большевистского переворота «Декрет о мире». По этой версии[17], Вильсон боялся, что сделанное большевиками предложение «мира без аннексий и контрибуций» получит такую популярность в общественном мнении воюющих стран, что ситуация выйдет из-под контроля. Этот фактор в соображениях Вильсона наверняка присутствовал – хотя на тот момент долговечность власти большевиков находилась еще под большим вопросом. Но более важным для него, несомненно, было само выдвижение плана создания новой Европы, в которой конфликты, подобные тому, что начался летом 1914 года, были бы исключены. Этого предполагалось добиться за счет справедливого разрешения национальных проблем – поскольку именно эти проблемы виделись Вильсону и его единомышленникам как главный фактор, приведший к мировому конфликту.

Среди 14 пунктов, из которых состоял план Вильсона, востоку Европы были посвящены пять: «6. Освобождение всех русских территорий и такое разрешение всех затрагивающих Россию вопросов, которое гарантирует ей самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно её собственного политического развития и её национальной политики и обеспечение ей радушного приема в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберёт. И более, чем прием, также и всяческую поддержку во всем, в чем она нуждается и чего она сама себе желает. Отношение к России со стороны наций, её сестер, в грядущие месяцы будет пробным камнем их добрых чувств, понимания ими её нужд и умения отделить их от своих собственных интересов, а также показателем их мудрости и бескорыстия их симпатий. […]

10. Народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития.

11. Румыния, Сербия и Черногория должны быть освобождены. Занятые территории должны быть возвращены. Сербии должен быть предоставлен свободный и надежный доступ к морю. Взаимоотношения различных балканских государств должны быть определены дружественным путём в соответствии с исторически установленными принципами принадлежности и национальности. Должны быть установлены международные гарантии политической и экономической независимости и территориальной целости различных балканских государств.

12. Турецкие части Османской империи, в современном её составе, должны получить обеспеченный и прочный суверенитет, но другие национальности, ныне находящиеся под властью турок, должны получить недвусмысленную гарантию существования и абсолютно нерушимые условия автономного развития. Дарданеллы должны быть постоянно открыты для свободного прохода судов и торговли всех наций под международными гарантиями.

13. Должно быть создано независимое Польское государство, которое должно включать в себя все территории с неоспоримо польским населением, которому должен быть обеспечен свободный и надежный доступ к морю, а политическая и экономическая независимость которого, равно как и территориальная целостность, должны быть гарантированы международным договором»[18].

«14 пунктов» стали ключевым документом, который определил судьбу ЦВЕ и Балканского региона по окончании Первой мировой. Ведь его принципы легли в основу мирных договоров между победителями и побежденными, заключенных в 1919 – 1923 гг. и составивших т.н. Версальскую систему. В них отразился принцип национального самоопределения, верность которому провозгласил Вильсон – хотя и не без оговорок. Так, п.10, сухо заявлявший о «широчайшей возможности автономного развития» народов Австро-Венгрии, не предполагал непременного краха этой многонациональной империи. К неблагоприятным для венского двора заключениям в западных столицах пришли позже, в течение года – по ряду политико-дипломатических причин, которые прямо не связаны с темой данной статьи.

К осени 1918 года, когда наметился окончательный перелом в ходе войны в пользу западных держав, подход Антанты к национальным проблемам ЦВЕ в целом определился. Ее лидеры доверяли суждениям тех представителей национальных движений, которые сумели за годы мировой войны обеспечить себе «легальный» статус в западных коридорах власти. Это относилось, в первую очередь, к Чехословацкому национальному совету во главе с профессором Томашем Г. Масариком, признанному в сентябре – октябре 1918 года в качестве временного правительства союзного Антанте, хотя и еще не созданного официально государства – Чехословакии.

Как уже отмечалось, сложнее обстояло дело с польским национальным движением. На Западном фронте на стороне Антанты в 1918 году сражались подразделения польской «Голубой армии» генерала Юзефа Галлера, а в Париже действовал Национальный комитет под руководством видного политика Романа Дмовского. Однако самый популярный лидер польских националистов, Юзеф Пилсудский, хоть и находился со второй половины 1917 года в немецкой тюрьме после своего разрыва с Центральными державами, но вся его карьера в течение войны была связана с ними (формально Пилсудский был бригадным генералом австрийской армии). Уже тогда проявляли себя и противоречия между национально-государственными концепциями Дмовского и Пилсудского: «Вполне закономерным был вопрос о том, на основании какого принципа воссоздавать новое польское государство – этнического или исторического»[19]. Дмовский и его национал-демократы склонялись к первому – «Польша для поляков», при жесткой ассимиляционной политике в отношении национальных меньшинств. Пилсудский и его сторонники симпатизировали идее воссоздания «Речи Посполитой обоих народов», т.е. федерализму и активной экспансии в восточном направлении – к историческим (до разделов конца XVIII в.) границам РП.

Совместная позиция чехословацких и польских активистов, добивавшихся создания (в случае с Чехословакией) или восстановления (с Польшей) национальной государственности, была выражена в декларации Т.Г. Масарика и польского политика и всемирно известного пианиста Игнация Падеревского по итогам их встречи в Нью-Йорке 15 сентября 1918 года. К ней присоединились представители организаций еще 13 «неправящих» народов империи Габсбургов. В документе говорилось: «Мы торжественно обязуемся соблюдать единство во имя стремления добиться от узурпаторов нашей свободы безусловного отречения от власти над нами, каковой они пользуются несправедливо и с помощью насилия, а потому [обязуемся также] отложить все политические, религиозные и иные противоречия, уходящие корнями в особенности и традиции наших народов...»[20]. Таким образом, сами активисты признавали наличие взаимных национально-территориальных претензий, которые в полной мере проявились по окончании войны.

Как бы то ни было, в подходе западных держав к проблематике национально-государственного строительства на востоке Европы после окончания войны общая приверженность принципу самоопределения наций сочеталась, во-первых, с относительно слабым знанием реального положения дел в регионе[21], во-вторых, с подчинением указанного принципа геополитическим интересам держав-победительниц, и в-третьих, с готовностью нарушать этот принцип в случае, если речь идет о «побежденных» народах – немцах и венграх. Это нашло отражение в положениях Версальского (с Германией), Сен-Жерменского (с Австрией) и Трианонского (с Венгрией) договоров[22], которые стали основой межвоенного геополитического устройства Европы и одновременно – прологом к новой войне.

Интернационал кайзера 

Было бы, однако, ошибкой полагать, что процессам национальной эмансипации, начавшимся в Центральной и Восточной Европе задолго до Первой мировой войны, уделяли внимание лишь державы Антанты. 5 ноября 1916 года, через год с небольшим после того, как австро-германские войска вытеснили русскую армию из принадлежавшей Российской империи части Польши, в Варшаве от имени германского и австрийского императоров Вильгельма II и Франца Иосифа I был опубликован манифест о независимости Польского королевства. Документ, однако, откладывал решение вопроса о короле[23], равно как и о границах Польши, до конца войны. Полноценное польское правительство создано не было (позднее появился лишь Регентский совет), зато объявлялся набор в армию, которая должна была действовать под австро-германским командованием.

К манифесту сразу возникло немало вопросов: «Если Центральные державы действительно заинтересованы в создании польского государства, почему для начала не могут быть созданы институты исполнительной и законодательной власти? Кому в таком случае будет [политически] подчиняться польская армия? Ускоренный призыв в армию говорил о том, что немцам на самом деле безразлично благо поляков, стремящихся к независимости, зато им нужны солдаты»[24]. Спустя несколько месяцев давление германского командования, требовавшего от военнослужащих формирующейся польской армии (частью которой планировалось сделать и легионы Пилсудского) принести присягу на верность Вильгельму II, стало для польского вождя удобным предлогом для того, чтобы порвать с немцами. Попав в заключение в Магдебурге (впрочем, вполне комфортное), Пилсудский лишь укрепил в глазах многих поляков свою репутацию главного борца и даже мученика национального дела. Она очень пригодилась ему позднее, когда у Пилсудского не оказалось конкурентов в борьбе за пост главы независимого польского государства.

Ситуация вокруг Польши отражала стиль австро-германской политики на востоке Европы. Концепция «Средней Европы» (Mitteleuropa), наиболее подробно сформулированная Фридрихом Науманом в его одноименной книге, вышедшей в 1915 году, подразумевала создание ряда буферных государств между Германией и Россией, находящихся в тесном экономическом и политическом союзе с Германской империей[25]. В Берлине и Вене понимали, что в случае победы на Восточном фронте, им не удастся избежать решения вопроса о самоопределении народов бывшей РИ, которые окажутся в сфере влияния Центральных держав. С другой стороны, в политическом плане Берлин и Вена ориентировались лишь на консервативные модели такого самоопределения: демократическая республика не рассматривалась как приемлемая форма устройства будущих новых национальных государств. Отсюда – монархические проекты 1916-18 годов, возникшие, помимо Польши, также в Финляндии и Литве[26], и поддержка Центральными державами консервативно-авторитарного гетманского режима на Украине.

Германия и Австро-Венгрия были заинтересованы, по меньшей мере до окончания войны, в максимальном контроле над покоренным востоком Европы как источником ресурсов, прежде всего продовольственных, которых Центральным державам остро не хватало. Жесткая оккупационная политика выкачивания ресурсов была «обкатана» на так называемом Ober Ost – территории, которая включала в себя Литву, Курляндию, области Белостока и Гродно. Она находилась в 1915-18 годах под прямым управлением немецкой военной администрации. Генерал-квартирмейстер[27] Эрих фон Людендорф, бывший вместе со своим шефом Паулем фон Гинденбургом на завершающем этапе Первой мировой фактическим военным диктатором Германии, превратил Ober Ost «в испытательный полигон для новой формы тотальной мобилизации... Кроме того, он был объектом долгосрочных колонизаторских амбиций генерала. Его правление было отмечено своего рода идеализмом; Людендорф описывал колонизацию как “работу во имя цивилизации”, которая “приносила пользу Германии и ее армии, равно как и [колонизуемой] стране и ее обитателям”»[28].  

Брест-Литовский мир, заключенный Центральными державами в марте 1918 года с большевистской Россией после развала Восточного фронта, резко расширил зону германо-австрийского военного присутствия и политического влияния на востоке Европы. Условия мира включали, в частности, признание Россией независимости Украины, где в тот момент уже шла гражданская война между пробольшевистскими и националистическими силами. В апреле 1918 года при поддержке оккупационных войск Германии в Киеве был свергнут лево-националистический режим Центральной рады. На смену ему пришел Гетманат генерала Скоропадского, которого его политический противник, член Центральной рады Владимир Винниченко, описывал как «русского генерала малороссийского происхождения, фигуру сентиментального дегенерата, безвольного, но с романтическими мечтами и огромными имениями по всей Украине»[29].

Такая характеристика, наверное, не совсем справедлива по отношению к Скоропадскому, однако она отражает тот факт, что, способствуя созданию «буферных» режимов на востоке Европы, Германская империя опиралась прежде всего на традиционные консервативные элиты. Но и здесь единого подхода у имперских властей не было. Так, не нашли поддержки в Берлине деятели Белорусской народной республики, направившие в апреле 1918 года Вильгельму II телеграмму с просьбой «о защите в стремлениях к укреплению государственной независимости и неделимости страны в [ее] связи с Германской империей»[30]. В отличие от Украины, мир с которой Центральные державы называли «хлебным», рассчитывая на крупные поставки зерна, независимости Беларуси с ее скромными ресурсами Брест-Литовский договор не предусматривал.

Особый случай представляли собой Латвия и Эстония, где традиционной элитой был слой немецких (остзейских) дворян-землевладельцев, более двух веков служивших русскому престолу. Воспользовавшись распадом Российской империи и присутствием немецких оккупационных войск, они попытались в 1918 году создать нечто вроде вассальных княжеств Германской империи – герцогство Курляндское и Семигальское, герцогство Балтийское. Тем самым остзейские немцы вступили в конфликт с национальными движениями латышей и эстонцев, равно как и с местными сторонниками большевиков. После поражения Германии в мировой войне, несмотря на то, что присутствие немецких войск в Балтийском регионе (как антибольшевистской силы) было продолжено с согласия держав-победительниц, скорое поражение остзейской элиты стало неизбежным.

Итак, попытки создания Центральными державами, прежде всего Германией, системы зависимых государств на востоке Европы характеризовались консервативной политической направленностью и во многом колониальным подходом. Территории, оказавшиеся в сфере влияния австро-германского блока, рассматривались в первую очередь как сырьевая периферия нарождающейся «Средней Европы» и геополитический буфер, отделяющий Центральные державы от теперь уже большевистской России. Кратковременность этого проекта, конец которому положило поражение Германии и Австро-Венгрии на Западном и Балканском фронтах осенью 1918 года, не позволяет судить о том, как развивался бы «кайзеровский интернационал», если бы Первая мировая война закончилась иначе. Реальную ситуацию в регионе в конце 1918 года определяли четыре фактора: а) вынужденный уход австро-германских войск, б) относительная военно-политическая слабость местных национальных движений, в) неспособность Антанты быстро и эффективно заменить Центральные державы в качестве протекторов востока Европы, г) продолжающаяся в России гражданская война.

Интернационал Ленина 

Кредо большевиков по вопросу о праве наций на самоопределение Ленин сформулировал в обширной одноименной статье, опубликованной в первой половине 1914 года – накануне Первой мировой войны: «Признание не только полного равноправия всех наций вообще, но и равноправия в отношении государственного строительства, т. е. права наций на самоопределение, на отделение; – а наряду с этим, и именно в интересах успешной борьбы со всяческим национализмом всех наций, отстаивание единства пролетарской борьбы и пролетарских организаций, теснейшего слияния их в интернациональную общность, вопреки буржуазным стремлениям к национальной обособленности»[31]. Иными словами, большевики были готовы поддерживать создание новых национальных государств – но лишь для того, чтобы потом, в более выгодных условиях, осуществить в них «пролетарские революции» как часть мировой революции, ведущей в конечном итоге, по представлениям радикальных марксистов, к отмиранию как наций, так и государств.

После захвата власти в России большевикам и их вождю пришлось заниматься уже не теорией, а политической практикой, связанной с национальным самоопределением. В скором времени стало понятно, что национальные движения народов бывшей РИ представляют собой такую же угрозу коммунистическому режиму, как и Белое движение в самой России. В то же время, если для русских антибольшевистских сил одним из главных прегрешений Ленина и его последователей был «антинациональный» характер их режима[32], то украинские, грузинские, польские, литовские и др. националисты зачастую воспринимали этот режим как новую реинкарнацию российского имперского гнета. Для примера – отрывок из воззвания «К украинским студентам», опубликованного в Киеве в январе 1918 года – в момент, когда на украинскую столицу начали наступление большевистские отряды: «Наступил грозный час для нашей Отчизны. Как черное вороньё, налетела на нашу Украину русско-большевистская грабительская орда, которая каждый день делает новые захваты, и Украина, отрезанная отовсюду, может наконец оказаться в очень тяжелом положении»[33]. Ситуацию дополняло и участие в российской гражданской войне инонациональных воинских формирований – наиболее значительную роль из них сыграли Чехословацкий корпус и латышские стрелки.

Кроме того, сами по себе противоречия между русскими и «нерусскими» антибольшевистскими силами бывшей РИ можно считать одной из причин победы коммунистической диктатуры в гражданской войне. Большая часть Белого движения, как известно, придерживалась концепции «непредрешения» политического строя России: этот вопрос предполагалось передать на рассмотрение Учредительного собрания или иного органа общенародного представительства, который соберется по окончании войны. В то же время по отношению к территориальному устройству страны белые выступали как защитники принципа «единства и неделимости», т.е. фактически возврата к имперским границам России (за небольшими исключениями вроде Польши, вопрос о границе с которой, однако, оставался открытым). В результате единый антибольшевистский фронт создан не был, белогвардейские Вооруженные силы юга России (ВСЮР) вели в 1919 году боевые действия против Украинской народной республики и Грузии.

Договоренности с Польшей о координации действий против большевиков достигнуто также не было, хотя переговоры между представителями Пилсудского – уже как главы польского государства – и командующего ВСЮР генерала Деникина (по иронии судьбы, поляка по матери) велись. После разгрома большевиками основных сил ВСЮР, накануне советско-польской войны 1920 года, Варшава попыталась объединить усилия с остатками антибольшевистских сил бывшей Российской империи (союзное соглашение с почти разгромленной УНР, поддержка белогвардейских формирований, оказавшихся на территории Польши, контакты с последней крупной антибольшевистской силой в России – Русской армией генерала Врангеля). Момент, однако, уже был упущен. Антибольшевистского интернационала не получилось – в отличие от интернационала коммунистического, которому удалось частично реставрировать прежнюю империю под красным флагом, создав СССР.

При этом изначальная цель большевиков была куда более масштабной – распространение революции на страны Европы. На рубеже 1918-19 гг. это вовсе не казалось невозможным. Революция в Германии, на которую в Москве возлагали большие надежды, однако, свелась лишь к смене монархии умеренным республиканским режимом. Вероятно, позднейшая глубокая неприязнь большевиков к немецкой социал-демократии отчасти была вызвана ролью, которую эта партия сыграла в подавлении выступлений левых радикалов в Германии – восстания «спартаковцев» и Баварской советской республики. Чуть более долговечной, чем в Баварии, оказалась советская республика в Венгрии (1919), где правительству Белы Куна удалось на какое-то время привлечь на свою сторону часть офицерского корпуса венгерской армии, начав войну с Антантой и ее союзниками за установление более приемлемых границ страны. Разгром Венгерской советской республики означал, что первая попытка перенести большевистскую революцию за пределы России не удалась. Российские коммунисты оказались не в состоянии предоставить помощь своим немецким и венгерским последователям, поскольку на 1919 год пришлось несколько крупных наступлений белых армий в самой России.

Вторая попытка сделать российскую революцию мировой была предпринята во время советско-польской войны 1920 года. Ход этой войны показал, что, как уже не раз в более ранние времена, Россия и Польша вступили в эпоху острого соперничества. Проекту Пилсудского, связанному с экспансией Польши на некогда принадлежавших ей литовских, украинских и белорусских землях, противостоял большевистский проект экспорта революции в Европу – через те же самые земли и саму Польшу. Эта «война-качели», в ходе которой вначале польские войска заняли Киев, а затем Красная армия едва не взяла Варшаву, завершилась компромиссным Рижским миром (1921), который разделил Украину и Беларусь между «второй Речью Посполитой» и советскими республиками, объединившимися уже в следующем году в СССР. Несколькими месяцами ранее РСФСР заключила мирные договоры с Латвией, Литвой и Эстонией, сохранившими, в отличие от Украины и Беларуси[34], независимость, полученную в результате распада Российской империи и поражения Германии и ее остзейских сторонников в ходе балтийских войн 1918 – 1920 годов. Другим регионом бывшей РИ, который большевикам пришлось уступить, оказалась Бессарабия, присоединенная в 1918 году к «Великой Румынии», возникшей в результате Первой мировой.  

Как видим, большая часть новых независимых государств ЦВЕ, появившихся на карте благодаря «осени народов», в той или иной мере оказалась втянутой в серию военных конфликтов, которыми была охвачена территория бывшей Российской империи в 1918 – 1922 гг. Некоторые из этих государств (Украинская, Западно-Украинская и Белорусская народные республики, Грузинская и Азербайджанская демократические республики, Первая Республика Армения) прекратили свое существование в результате таких конфликтов. Другие сохранились – но и для них, за исключением, возможно, Чехословакии, СССР играл в межвоенный период роль главной внешней угрозы и «конституирующего другого». Антибольшевизм был одним из идеологических обоснований авторитарных режимов, сменивших хрупкие демократии в большинстве стран ЦВЕ в середине 1920-х – 30-е гг. Один из идеологов венгерского католического национал-консерватизма Оттокар Прохаска писал в этой связи о «разрушительных внешних воздействиях, которые отрывают пролетарские слои от проявления таких наиболее естественных чувств, как чувства отечества, родины, нации»[35].

Для народов бывшей РИ, не сумевших сохранить свои национальные государства и оказавшихся частью новой, советской империи, окончание конфликтов, вызванных «осенью народов» и российской революцией, стало началом нового этапа национального развития. В 1920-е – начале 1930-х годов коммунистический режим проводил политику «коренизации», выразившуюся в поддержке национальных языков и культур и продвижении «нацкадров» в иерархии государственного аппарата советских республик. Во многих случаях можно говорить о своеобразном ускорении процесса формирования нации – и одновременной его деформации: «В отличие от большинства европейских национальных движений, чья программа (языковая, культурная, социальная и политическая) возникала и развивалась постепенно в ходе последовательных фаз научного интереса (А), национальной агитации (В) и... массового движения (С), в [этом] случае речь шла о реализации всех пунктов этой программы одновременно»[36].

Некоторые историки выдвигают тезис о том, что само формирование СССР как федерации советских республик – вопреки продвигавшейся, в частности, Сталиным идеи их включения в РСФСР на правах автономий – стало следствием «осени народов». Согласно этой версии, подъем национальных движений в 1918 – 1921 гг. создал ситуацию, когда даже после разгрома этих движений и созданных ими недолговечных республик отказать украинцам, белорусам или грузинам в праве на собственную государственность, пусть и с ограниченным суверенитетом, было уже невозможно: «ЗУНР, УНР и Гетманская держава – не полный провал. Это политическое поражение, гибель одной из форм государственности, но не гибель идеи... Полностью отрицать право украинцев на государственную самоорганизацию после «поражения» было просто невозможно. Как ни парадоксально это звучит, но УССР в этом смысле стала преемницей украинской государственности 1918 – 1920 годов»[37]

«Подстегивание» национально-культурного развития в УССР, БССР и других советских республиках происходило в рамках господства коммунистической идеологии, что неизбежно придавало этому развитию несколько однобокий характер. Вдобавок в 30-е годы по мере укрепления диктатуры Сталина и связанных с этим централизаторских тенденций курс на «коренизацию» в СССР был свернут и сменился борьбой с «буржуазным национализмом», в ходе которой репрессии обрушились на значительную часть национальных элит. Была подготовлена почва для новой волны русификаторской политики, которая пришлась на период после Второй мировой войны. Вспоминая приведенную выше программную установку Ленина, можно сказать, что для советской национальной политики «борьба со всяческим национализмом» оказалась наконец более приоритетной задачей, чем «признание равноправия всех наций... в отношении государственного строительства».

После империй

Победа большевиков и образование СССР означали восстановление восточного геополитического полюса Европы, разрушенного в результате распада Российской империи. Существенное различие, однако, заключалось в том, что если Российская империя была давней полноправной участницей «концерта европейских держав», то Советский Союз находился по меньшей мере в частичной политической изоляции. В то же время активная идеологическая, пропагандистская и разведывательная деятельность, развернутая в Европе как самим СССР, так и созданными под его патронажем международными коммунистическими организациями, прежде всего Коминтерном, вела к постоянной напряженности между европейскими странами и «первым в мире государством рабочих и крестьян». Другими важными факторами, которые привели к заметному изменению расстановки сил в регионе ЦВЕ, стали крах Австро-Венгрии, ослабление Германии и восстановление Польши.

Попытка последнего габсбургского императора Карла I, вступившего на трон в ноябре 1916 года, сохранить, несмотря на неминуемое поражение в войне, государственно-политическое единство центральноевропейского пространства завершилась провалом. 16 октября 1918 года Карл издал так называемый «манифест о народах», предусматривавший фактическую федерализацию западной части Австро-Венгрии. «Австрия должна стать, в соответствии с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет, – говорилось в манифесте. – Этот новый порядок, который никоим образом не нарушает целостность земель святой короны Венгерской, должен принести каждому национальному государству самостоятельность; в то же время он будет охранять их общие интересы...»[38]. Этот документ вряд ли заслуживает иной оценки, чем «слишком мало и слишком поздно».

В конце осени 1918 года распад империи Габсбургов приобрел стихийный характер. 28 октября в Праге была провозглашена Чехословацкая республика. Тремя днями позже в Будапеште к власти пришло левое правительство Михая Каройи, которое провозгласило Венгрию республикой, но не смогло добиться от Антанты неприкосновенности исторических границ страны. (Весной 1919 года Каройи был вынужден уйти в отставку под давлением коммунистов Белы Куна[39]). В ноябре – декабре вспыхнул вооруженный конфликт в Восточной Галиции, где возрожденная Польша вела борьбу с украинским национальным движением, провозгласившим во Львове Западно-Украинскую народную республику (ЗУНР). На юге бывшей империи югославянские народы, чьи земли входили в состав Австро-Венгрии, объявили о независимости Государства словенцев, хорватов и сербов – ГСХС. 1 декабря 1918 года по соглашению с Белградом ГСХС присоединилось к Сербии, став частью Королевства сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года – Югославия). Тогда же румынские войска заняли Трансильванию, присоединив эту территорию (со значительными венгерским и немецким этническими меньшинствами) к Румынскому королевству.     

Однако новая политическая реальность, закрепленная мирными договорами, оформившими Версальскую систему, оказалась немногим более прочной, чем несбыточные федералистские планы последнего габсбургского императора[40]. Факторы, определившие слабость этой системы, достаточно очевидны и хорошо изучены. Назовем лишь некоторые. Во-первых, это разделение ЦВЕ на победителей и побежденных. С одной стороны, союзные Антанте государства региона (Польша, Чехословакия, Югославия, Румыния) рассматривались как форпосты, гарантирующие западное, прежде всего французское, доминирование в регионе. С другой – несмотря на жесткие условия Версальского и особенно Трианонского договоров, эти условия не исключали возможность реванша Германии и Венгрии – при соответствующих обстоятельствах. Наличие советского фактора и очевидное стремление Германии (до прихода к власти нацистов) и СССР к сближению (соглашение в Рапалло 1922 года, тайное военное сотрудничество, развитие экономических связей и т.д.) делали положение новых независимых государств ЦВЕ особенно нестабильным. 

Во-вторых, западные державы едва ли не с самого момента заключения мирных договоров с Германией, Австрией и Венгрией стали проявлять склонность к тому, чтобы предоставить своих восточноевропейских союзников самим себе. Великобритания, опасаясь чрезмерного усиления Франции, уже в начале 1920-х начала подыгрывать Германии, сознательно поддерживая стремление Берлина к пересмотру условий Версальского мира. Среди решений конференции в Локарно (1925) значились международные гарантии западной границы Германии, но ничего не говорилось о восточной – германско-польской, при установлении которой в 1918 – 1921 гг. возникли серьезные конфликты[41]. Возможно, не стоит чрезмерно увлекаться конспирологией и вслед за советской историографией говорить о «подталкивании Западом агрессии Германии в восточном направлении», но Париж и особенно Лондон в межвоенный период не предпринимали достаточных усилий по укреплению союзных отношений с проантантовскими странами ЦВЕ. Если формальные шаги в этом направлении и делались – как в случае с французско-чехословацким союзным соглашением 1935 года, – то реальной политической воли к соблюдению своих обязательств в западных столицах не было. Поведение французского и британского руководства в ходе кризиса вокруг Чехословакии осенью 1938 года продемонстрировало это с удручающей ясностью.

В-третьих, между самими восточноевропейскими странами не было и намека на единство. Единственным реальным военно-политическим объединением в регионе в межвоенное двадцатилетие стала т.н. «Малая Антанта» (Чехословакия, Югославия, Румыния). Однако, при всей относительной внушительности этого блока, он имел всего лишь одну и очень скромную задачу: воспрепятствовать венгерскому территориальному реваншу. К концу 1930-х годов эта задача ушла на задний план на фоне куда более серьезной угрозы, которую представляла собой нацистская Германия. Но перед ней без достаточной поддержки со стороны западных держав «Малая Антанта» была бессильна.          

Особого внимания заслуживает внешнеполитическая роль Польши в описываемый исторический период. В ходе «осени народов» и в первые годы после нее главной задачей восстановленного польского государства стало установление и обеспечение безопасности своих западных и восточных границ. Практически всегда эта задача решалась в ходе военных конфликтов – с Германией и советской Россией (1918 – 1921), Западной Украиной (1918-19), Литвой (1920 – занятие Виленского края военной экспедицией генерала Желиговского), Чехословакией (1918-19 – конфликт в Тешинской области). В результате отношения Польши со всеми ее межвоенными соседями, кроме Румынии, были напряженными.

Во всех случаях речь шла о взаимных территориальных претензиях, которые проистекали из самого характера Версальской системы – явного несоблюдения провозглашенного Вудро Вильсоном принципа самоопределения наций. На месте многонациональных Российской империи и Австро-Венгрии возникли столь же многонациональные, но более слабые в экономическом и политическом отношении Польша, Чехословакия, Югославия и Румыния. А поскольку созданные Антантой механизмы защиты национальных меньшинств оказались недееспособными, сложилась ситуация, когда во всех странах региона «школьные учителя рассказывали ученикам о несправедливо отобранном, а генералы разрабатывали в тишине штабных кабинетов планы возвращения этого отобранного и/или присоединения при случае кусочка чужого»[42].

Всё это накладывалось на внутренние противоречия и межнациональные конфликты в самих Чехословакии, Польше, Румынии, Югославии. В результате, к примеру, польская внешняя политика не смогла избавиться от очевидного противоречия между «прометеистской»[43] поддержкой антисоветских национальных движений в СССР и жестким подавлением национальных устремлений немцев, украинцев и белорусов в собственной стране. Попытки Польши создать военно-политический блок с участием прибалтийских стран и Финляндии потерпели неудачу. В отношении другого соседа – Чехословакии - польское руководство, недовольное исходом тешинского конфликта[44], не предпринимало серьезных попыток сближения, хотя подобный союз в случае его возникновения мог бы стать серьезным препятствием на пути экспансии Германии на восток. Таким образом, несмотря на все претензии на лидирующую роль в ЦВЕ, «второй Речи Посполитой» не удалось стать геополитическим центром притяжения в регионе. В результате польская дипломатия под руководством честолюбивого полковника Юзефа Бека[45] пошла по пути договоренностей с наиболее опасными соседями Польши. Были заключены договоры о ненападении – в 1932 году с СССР и в 1934 году с Германией. Осенью 1938 года Польша вместе с Германией и Венгрией приняла участие в расчленении Чехословакии. Но истинную цену договоренностям с нацистами и коммунистами Польша узнала в сентябре 1939-го, с началом германо-советской агрессии против этой страны.

Заключение

К началу 1930-х годов из всех стран ЦВЕ демократический режим сохранялся только в Чехословакии. Как отмечает британский историк Ян Кершоу, в период «осени народов» страны региона «приняли демократию во многом и потому, что лидеры держав-победительниц..., особенно президент Вильсон, настаивали на демократической модели как на фундаменте новой Европы. И сама война была процессом демократизации, усиливающим давление в пользу установления демократии... после коллапса потерпевших крах монархий»[46]. Но уже через 15 лет по окончании Первой мировой войны ситуация была совершенно иной. Для того, чтобы «молодые демократии» оказались стабильными, им не хватило ни социальной базы, ни политических традиций.

Зато в изобилии присутствовали авторитарные вожди, «люди на белом коне» – маршал Пилсудский в Польше, адмирал Хорти в Венгрии, короли Румынии, Болгарии и Югославии, президенты Латвии, Литвы и Эстонии, сосредоточившие в 1920-30-е годы в своих руках всю полноту власти. Авторитарным тенденциям способствовал и начавшийся в 1929 году мировой экономический кризис. Однако диктаторские и полудиктаторские режимы в ЦВЕ оказались не более прочными, чем демократии, которым они пришли на смену. Они не обладали ни мощной экономической базой, ни геополитическим влиянием, достаточным для того, чтобы обеспечить стабильное и безопасное развитие своих стран.

Реваншизм Германии после прихода к власти нацистов в сочетании с фактическим самоустранением Франции и Великобритании, не желавших «умирать за Данциг»[47], поставили регион в отчаянное положение. В конце 30-х годов выбор у стран ЦВЕ оказался весьма небогатым и крайне трагичным: либо встать на сторону держав Оси, заключив соответствующие политические и экономические договоренности с Берлином и Римом, либо быть вновь стертыми с карты Европы. В 1939 году, после подписания «пакта Молотова – Риббентропа», к немецкой экспансии добавилась советская. Восток Европы оказался раздавлен двумя тоталитарными империями. Фактически этот момент – рубеж 1930-40-х, когда прекратили свое существование Чехословакия, Польша, прибалтийские государства и Югославия, а Венгрия, Румыния и возникшие с благословения нацистов словацкое и хорватское государства оказались сателлитами Оси, можно считать завершением истории «осени народов». Политическая субъектность, обретенная  нациями региона в 1918 году, оказалась вновь полностью или в значительной мере утрачена.

Однако в истории что-либо редко заканчивается навсегда и бесследно. Сама по себе «осень народов» 1918 года тоже не была явлением, которое можно рассматривать вне контекста предшествующей ему эпохи. Образование новых национальных государств в ЦВЕ было не первой «волной» такого рода. В западной части Европы государственная рамка для современных наций, таких, как французская, испанская или шведская, сформировалась в период, когда о гражданских нациях как таковых вести речь еще было нельзя. Две крупные нации в центре Европы, немецкая и итальянская, сформировали свои национальные государства значительно позднее, во второй половине XIX века, что, как известно, имело серьезные геополитические последствия. «Осень народов», таким образом, можно рассматривать как дальнейшее распространение процесса формирования национальных государств в Европе. 

В то же время этот процесс имел в ЦВЕ несколько важных особенностей. Во-первых, его заметно ускорила Первая мировая война, без которой он, очевидно, протекал бы медленнее и приобрел бы иные институциональные формы. Скажем, возникновение Чехословакии, Югославии или «Великой Румынии» в том виде, в каком они появились в 1918 году, можно считать в очень значительной степени следствием хода войны и конкретных политических обстоятельств, сложившихся на момент ее окончания. Так, в хорватском национальном движении уже при образовании Королевства СХС высказывались сомнения относительно целесообразности решения «пойти под Белград», однако в итоге верх взяло иное соображение: боязнь итальянской экспансии на восточном побережье Адриатики. 

Во-вторых, в ЦВЕ оказалось практически невозможным размежевание новых национальных государств по этноязыковому принципу. По причинам, уходящим корнями в Средние века, во многих областях востока Европы сложилась этническая «чересполосица». В рамках имперских государств это обстоятельство до поры до времени не представляло собой политической проблемы, но в эпоху наций и национализма стало источником военных конфликтов, территориальных споров и национальных обид. (Яркими иллюстрациями тут могут служить споры вокруг городов с неодинаковыми названиями у различных народов, претендовавших на них: Vilnius/Wilno/Вільня, Gdańsk/Danzig, Львів/Lwów, Těšín/Cieszyn и др.). Эта ситуация была разрешена только после Второй мировой войны – одним из наименее гуманных способов: массовой депортацией ряда этнических меньшинств на их «исконные» национальные территории, в результате чего такие государства, как Чехословакия и Польша, стали практически моноэтническими.

В-третьих, победа большевистской революции и образование Советского Союза привели к тому, что пути формирования современных наций у целого ряда народов и государств востока Европы, оказавшихся в составе СССР – либо уже в начале 1920-х годов, либо, как в случае с Прибалтикой и Бессарабией, в 1940-е, – были деформированы спецификой коммунистической национальной политики (см. выше, раздел «Интернационал Ленина»). На смену affirmative action empire («Империя позитивной дискриминации»[48] – название книги американского историка и культуролога Терри Мартина, описавшего таким образом советскую национальную политику периода «коренизации») пришла «борьба с буржуазным национализмом», а в первые годы после Второй мировой войны – достаточно жесткий русификаторский курс.

Включение в сферу влияния СССР по итогам Второй мировой войны оказало заметное влияние и на политическую и культурную сцену восточноевропейских стран «народной демократии», хотя формально они не утратили суверенитет. Таким образом, к концу 1980-х годов, когда Советский Союз и его сателлиты вступили в период острого кризиса, возникли условия для новых национальных революций, которые носили антикоммунистическую и – как и в 1918 году – демократическую направленность. Они проходили очень по-разному в каждой отдельной стране, от кровавого переворота в Румынии в декабре 1989-го до мирного перехода власти к местным, сложившимся в советский период элитам в Беларуси и Украине в результате распада СССР в 1991 году.

Но это уже совсем другая история. То, что связывает ее, как и сегодняшний день Европы, с событиями столетней давности – это роль национального государства как по-прежнему доминирующей формы институциональной организации крупных человеческих сообществ. В 1918 году казалось, что демократическое национальное государство – та модель, которой окончательно и бесповоротно принадлежит будущее. Но это будущее оказалось сложнее, чем предполагали, к примеру, чех Томаш Г. Масарик, венгр Михай Каройи или украинец Симон Петлюра. Сегодняшние дискуссии о будущем европейской интеграции, о «Европе отечеств» и «Европе регионов», о взаимоотношениях с США и Россией – это продолжение споров 1918 года, конечно, в совсем иных исторических условиях. Некоторые темы «вечны»: народы и империи, демократия и диктатура. Сто лет назад на эти темы было сказано и сделано много важного. Нам предстоит продолжать, учитывая тогдашние успехи и ошибки.     


[1] Грох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе. В сб.: Нации и национализм. М., 2002. С. 125.

[2] Harre R. Social Being. Oxford, 1979. P. 246.

[3] Австро-Венгрия, Германская, Османская и Российская империи. Спецификой ситуации было то, что Россия, охваченная революцией, потерпела поражение от своих трех имперских противников в 1917 году, а годом позже те, в свою очередь, были разбиты западными державами и их союзниками.

[4] В ее границах, определенных Рижским миром (1921).

[5] Polonsky A. Politics in Independent Poland 1921 – 1939. The Crisis of Constitutional Government. Oxford, 1972. P. 38.

[6] Цит по: Fenby J. The History of Modern France. From the Revolution to the War with Terror. L – NY, 2016. P. 175.

[7] См. Wandycz P.S. The Lands of Partitioned Poland, 1795 – 1918. Seattle – L., 1996. P. 237.

[8] Kulturkampf (нем. «культурная борьба») – период политического противостояния властей Германской империи во главе с канцлером Отто фон Бисмарком и римско-католической церкви (1871 – 1885). Характеризовался принятием ряда законов, ограничивавших права и возможности католической церкви в Германии, и попытками ослабить позиции Партии центра, выражавшей интересы немецких католиков.  

[9] Преобразование Австрийской империи в 1867 г. в «двуединую» (дуалистическую) Австро-Венгрию – государство, состоявшее из двух частей, пользовавшихся широкой автономией и объединенных, помимо особы монарха, общей армией, внешней политикой и – частично – финансовой системой. Подробнее см., напр.: Шимов Я. Австро-Венгерская империя. М., 2014. С. 230 – 237.

[10] Королевство Галиции и Лодомерии (1772 – 1918) – коронная земля на северо-востоке монархии Габсбургов, созданная в основном из земель, отошедших к этой монархии по итогам разделов Речи Посполитой в конце XVIII в. Королевство с центром во Львове включало в себя земли Галиции и Малой Польши. В западной части королевства преобладало польское, в восточной – украинское население. 

[11] Цит. по: Judson P. The Habsburg Empire. A New History. L., 2016. P. 13.

[12] Ibidem.

[13] См., напр.: Шарый А., Шимов Я. Австро-Венгрия. Судьба империи. М., 2017. С. 100 – 104.

[14] См.: Полян П. «Враждебно-подданые». Этнические депортации: опыт Первой мировой. «Новая газета», 25.7.2014 https://www.novayagazeta.ru/articles/2014/07/24/60474-171-vrazhdebno-poddannye-187-etnicheskie-deportatsii-151-opyt-pervoy-mirovoy 

[15] Соратник и биограф Пилсудского Вацлав Енджеевич так передает его слова: «Россия будет разбита Германией и Австрией, но эти страны, в свою очередь, потерпят поражение от западных держав... Это означает, что полякам... следует на первом этапе [войны] действовать с немцами против России, а на втором – с Англией и Францией (и, возможно, Америкой) против Германии» (Jendrzejewicz W. Pilsudski: A Life for Poland. NY, 1990. P. 52).

[16] См.: Соколова М.В. Великодержавность против национализма: Временое правительство и Украинская центральная рада (февраль – октябрь 1917) http://hist.msu.ru/Labs/UkrBel/sokolova.htm 

[17] См., напр.: Бекер С. Вудро Вильсон. Мировая война. Версальский мир. М. – Пг., 1923. С. 121.

[18] Цит. по: President Woodrow Wilson’s 14 Points (1918) https://www.ourdocuments.gov/doc.php?flash=false&doc=62

[19] Матвеев Г. Пилсудский. (В серии ЖЗЛ). М., 208. С. 243.

[20] Цит. по: Zahradníček T. Jak vyhrát cizí válku. Češi, Poláci a Ukrajinci 1914 – 1918. Praha, 2000. S. 141.

[21] Наиболее красноречивым источником в этом отношении служат мемуары Эдварда Хауза, дипломатического советника президента Вильсона:. Хауз Э. Архив полковника Хауза. [Дневники и переписка с президентом Вильсоном и другими политическими деятелями]. М., 1939 http://militera.lib.ru/db/house_em01/index.html

[22] В частности, в соответствии с последним 3,3 млн (более 30%) этнических венгров остались за пределами новых границ Венгрии. См., напр.: Kontler L. Dějiny Maďarska. Praha, 2001. S. 316.

[23] В Берлине и Вене обсуждались кандидатуры на польский трон нескольких немецких князей и австрийских эрцгерцогов.

[24] J. Friedl a kol. Dějiny Polska. Praha, 2017. S. 419.

[25] Подробнее см., напр.: Brechtefeld J. Mitteleuropa and German Politics. 1848 to the Present. L., 1996.

[26] Финляндия, получившая независимость от России в декабре 1917 года, несколько месяцев была охвачена гражданской войной, в которой победу одержали антикоммунистические силы при поддержке немецких войск. В октябре 1918 года была принята конституция Королевства Финляндия; королем под именем Карла I провозглашен принц Фридрих Карл Гессенский, зять Вильгельма II. В действительности он никогда не правил, поскольку через месяц после его избрания на трон Германия потерпела поражение в мировой войне, прореспубликанские силы в Финляндии активизировались, и в 1919 г. страна была провозглашена республикой. Аналогичная ситуация сложилась и в Литве, где в июне 1918 года местный Национальный совет (Lietuvos Taryba) предложил литовскую корону немецкому герцогу Вильгельму фон Урах (править он должен был под именем Миндовга II). Эта инициатива, однако, не нашла однозначной поддержки не только среди лидеров литовского национального движения, но и в самой Германии, поскольку не была согласована с Берлином. В завершающие недели войны Германия подтвердила признание независимости Литвы, но фактически предоставила литовцам право самим определить форму правления в своем государстве. Пытаясь спешно наладить связи с победившей Антантой, литовские деятели отказались от монархического проекта.

[27] В тогдашней военной иерархии Германской империи – заместитель начальника Генерального штаба.

[28] Watson A. Ring of Steel. Germany and Austria-Hungary at War, 1914 – 1918. L., 2015. P. 398.

[29] Цит. по: Савченко В. Павло Скоропадський. Останнiй гетьман Украïни. Харкiв, 2008. С. 141.

[30] Цит. по: Шупа С. Падарожжа ў БНР. Менск, 2018. С. 67.

[31] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 319.

[32] Отсюда, например, частое изображение белогвардейской порпагандой латышей, китайцев и прочих «интернационалистов», сражавшихся на стороне красных, и подчеркивание еврейского происхождения многих большевистских лидеров.

[34] Если разделять точку зрения части белорусских историков, согласно которой довольно эфемерная БНР, существовавшая в 1918 г. в условиях немецкой оккупации, была «обновлением белорусской государственности», а «большевики и пилсудчики сделали всё, чтобы уничтожить ее» (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі 1795 – 2002. Мінск, 2003. С. 239).

[35] Цит. по: Стыкалин А.С. Трианонский мирный договор и идеи возрождения Венгрии. В сб.: Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе. М., 1999. С. 58.

[36] Marková A. Sovětská bělorusizace jako cesta k národu. Iluze nebo realita? Praha, 2012. S. 181.

[37] Георгий Касьянов: «Если бы укрвинская ревлоюция закончилась провалом, не было бы УССР». http://www.dsnews.ua/economics/georgiy-kasyanov-petlyura-vinnichenko-i-grushevskiy---vse-30052018220000

[38] См. Шарый, Шимов, с. 348.

[39] Подробнее см., напр.: Айрапетов А.Г. «Красный граф» Каройи – первый президент Венгрии // «Новая и новейшая история», 2013. № 3. С. 166 – 176.

[40] В 1921 году Карл Габсбург предпринял две неудачные попытки вернуть себе престол – на сей раз только в Венгрии, – но был арестован и сослан Антантой на португальский остров Мадейра, где вскоре умер.

[41] Из меморандума Романа Дмовского «О территории Польского государства» (26 марта 1917 г.): «...Наиболее желательная территория будущего Польского государства включала бы в себя: австрийскую Польшу (Галицию и половину австрийской Силезии); русскую Польшу (Царство Польское, губернии Ковенскую, Виленскую, Гродненскую, части Минской и Волынской); и немецкую Польшу (Познань и Западную Пруссию с Данцигом... Верхнюю Силезию и южную часть Восточной Пруссии). Вероятно, наиболее сложной задачей будет отделить от Германии ее часть Польши...» (цит. по: Stachura P.D. Poland, 1918 – 1945. An Interpretive and Documentary History of the Second Republic. L. – NY, 2004. P. 23).

[42] Гоменюк І. Провісники Другоï світовоï. Прикордонні конфлікти в Центрально-Східній Европі від розпаду імперій до Гляйвіцькоï провокаціï. Харкiв, 2017. С. 6.

[43] «Прометеизм» – политико-идеологическое течение в межвоенной Польше, направленное на поддержку национальных движений народов СССР с целью подрыва позиций коммунистического режима. Польша оказывала поддержку украинским, грузинским, армянским, азербайджанским, татарским и др. эмигрантским кругам. Научно-идеологическим центром прометеистского движения был Восточный институт в Варшаве. Наиболее подробным свидетельством о «прометеизме» считаются воспоминания и сборники документов, написанные и собранные одним из ведущих деятелей этого направления – подполковником Эдмундом Харашкевичем: Charaszkiewicz E., Przebudowa wschodu Europy, London, 1955. Ss. 125-67; Zbiór dokumentów ppłk. Edmunda Charaszkiewicza, opracowanie, wstęp i przypisy Andrzej Grzywacz, Marcin Kwiecień, Grzegorz Mazur, Biblioteka Centrum Dokumentacji Czynu Niepodległościowego, tom 9. Kraków 2000. Ss. 56 – 87.

[44] В 1918 – 1920 годах Чехословакия и Польша вели территориальный спор (сопровождавшийся непродолжительным военным конфликтом) по поводу расположенной в Нижней Силезии Тешинской области с этнически неоднородным населением. Летом 1920 года, в разгар советско-польской войны, по решению арбитража, проведенного под эгидой Антанты, область была разделена между двумя странами. Польша осталась недовольна итогами раздела и сохраняла претензии на оставшуюся на чешской стороне часть этого региона (Заолжье). Осенью 1938 года, в момент, когда по итогам Мюнхенского соглашения Чехословакия была вынуждена передать Германии Судетскую область, Варшава предъявила Праге ультиматум с требованием передачи Заолжья, которое было вскоре занято польскими войсками. После Второй мировой войны граница между двумя странами в Тешинской области была с небольшими коррективами восстановлена. Подробнее см., напр.: Bílek J. Kyselá těšínská jablíčka. Československo-polské konflikty o Těšínsko 1919, 1938, 1945. Praha 2011.

[45] Юзеф Бек (1894 – 1944) – министр иностранных дел Польши в 1932-39 гг. Пытался проводить политику балансирования между Германией и СССР, сохраняя дружественные отношения с западными державами. Свидетельство польского политика Яна Ровиньского о позиции Бека во время чехословацкого кризиса 1938 года: «Я проинформировал [Бека] о том, что чехословацкое общественное мнение стремится к союзу с Польшей, на что получил ответ..., что Гитлер дает больше». (Цит. по: Němeček J. Od spojenectví k roztržce. Vztahy československé a polské exilové reprezentace 1939–1945. Praha 2003. S. 9.

[46] Цит. по чешскому изданию: Kershaw I. Do pekel a zpět. Evropa 1914–1949. Praha 2017. S. 127.

[47] «Умирать за Данциг?» – статья неосоциалиста, впоследствии – одного из деятелей колаборационистского режима Виши Марселя Деа, опубликованная 4 мая 1939 года в парижской газете L’Oeuvre. Название статьи стало лозунгом противников войны с Германией.

[48] Martin T. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923 – 1939. L., 2001.

Print version
EMAIL
previous МАМЕДРЗА АГА ВЕКИЛОВ:
ВРАЧ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ,
ОСНОВАТЕЛЬ ПОЛИКЛИНИЧЕСКОГО
ДЕЛА В АЗЕРБАЙДЖАНЕ
|
Рафик Исмаилов
ЧЕХИ И СЛОВАКИ В РОССИИ НА ФОНЕ ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ 1918 г. |
Михаил Ведерников
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.