ISSUE 1-2001
INTERVIEW
Александр Куранов Петр Вагнер
STUDIES
Димитрий Белошевский Виталий Моев
RUSSIA AND ...
Элла Задорожнюк Karel Stindl
OUR ANALYSES
Александр Иванов Владимир Воронов Елена Киселева Татьяна Волокитина  & Галина Мурашко
REVIEW
Роман Майоров
APROPOS
Давид Штяглавски Игорь Некрасов


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
RUSSIA AND ...
РEГИOН ЦEНTPAЛЬНAЯ ЕBPOПA НA PУБEЖE BEКOB: взгляд из России
By Элла Задорожнюк | Институт славяноведения и балканистики РАН, Российская Федерация | Issue 1, 2001

     Начало 21 века характеризуется дальнейшим продвижением волны стабилизации на европейском континенте в восточном и южном направлениях — при сохранении островов или даже «островков» дестабилизации, представляющих угрозу для всего мира (Косово, Чечня). Темпы, характер и суть данной стабилизации легче уясняются с опорой на концепцию региональной идентичности и концепт «примыкания». Неудивительно, что в связи с этим особую значимость приобретают отношения между регионами и субрегионами Европейского континента.
    Еще в 1993 году в опубликованной в журнале «Вестник Российской Академии наук» подчеркивалось: современная Европа в геополитическом плане разделена на три региона (Западная, Центральная и Восточная Европа), в каждом из которых идет интенсивный поиск региональной идентичности (осознание себя как региона)1 .
    Россия является главной образующей силой третьего региона — Восточной Европы (ВЕ), географически включающий и огромные просторы Азии. Данный ее статус является предметом обширнейших дискуссий, исходы которых, на мой взгляд, будут в значительной степени детерминироваться мерами политического характера. На их фоне вопрос о принадлежности России к Европе или же Азии, столь охотно муссируемый политологами и политиками первого демократического призыва в странах Центральной Европы (ЦЕ) — да и в самой России — потеряют свою актуальность.
    Естественно, ключевым в этом плане является отношения между ЦЕ и ВЕ или в более узком смысле — между Россией и ЦЕ, приобретающие с началом века новый характер, на основах доброго соседства, а не страстного отвержения. При этом всеохватывающие надежды на то, что все проблемы и Восточной, и Центральной Европы, и всего мира решаются только на Западе, проходят или уже прошли. Встает вопрос о конкретных шагах навстречу друг другу в уже сложившемся геополитическом пространстве, характеризующимся определенностью границ между регионами.
    Чтобы понять суть процессов, происходящих в самом начале третьего тысячелетия в поясе государств от Балтики до Адриатики, необходимо напомнить, что за последние 50 лет данный регион дважды подвергался кардинальным социально-экономическим трансформациям. Если вернуться к середине теперь уже прошлого, 20 века, к первой из них, то можно признать, что тогда — в конце 40-х - начале 50-х годов — в регионе свершался форсированный поворот от «западной» модели общественно-политического развития (характерной для межвоенного периода) к «восточной», или советской (слова берутся в кавычки, и дальнейшее объяснение покажет, почему об этих ориентациях можно говорить в чем-то лишь условно: и в том и в другом случае игнорировался собственно региональный компонент). Именно тогда стали закладываться основы новой, социалистической модели, позволившей объединить страны ЦЕ в один с Советским Союзом геополитический регион (восточный блок), просуществовавший до конца 1980-х годов.
    В каждой из этих стран утверждалась однопартийная политическая система или же фиктивно многопартийная; проводились унифицированные преобразования в экономике (форсированная индустриализация, кооперирование мелкого городского производства и сельского хозяйства). Социальная цена этих трансформаций оказалась чрезвычайно высокой. Фактически из жизни исключались те социальные слои, которые являли собой носителей национально-культурной идентичности той или иной страны. Навязывалась одинаковая идеология — коммунистическая, в культурной жизни обеспечивалось доминирование общих для всех стран образцов «социалистического реализма».
    Иными словами, в целом шло навязанное извне становление однотипной формы экономических и общественно-политических отношений, которые и должны были стать системообразующими элементами новой для стран Центральной Европы региональной идентичности в форме «социалистического лагеря», затем «социалистического содружества» — то есть обеспечивалось усиление восточноевропейской региональной идентичности.
    При этом следует подчеркнуть, что фактором, объединявшим страны в единый регион, являлась не только социалистическая идея и подчиненные этой идее преобразования в политике, экономике, идеологии, культуре и др., но и советский гегемонизм.
    Вторая кардинальная трансформация началась с конца 80-х годов и продолжается вплоть до настоящего времени. За это время регион претерпел изменения по количественным параметрам: увеличилось в полтора раза число входящих в него стран за счет распада двух федеративных государств (СФРЮ и ЧСФР) и воссоединения ГДР и ФРГ: с восьми в 1989 до двенадцати к концу ХХ века.
    Однако более важным является то, что в настоящий момент и страны по отдельности, и регион в целом являют собой уже качественно иное, новое по сравнению с периодом до 1989 г. образование, поскольку в сфере экономики здесь, учитывая все плюсы и минусы, все же можно считать, что реально совершается переход к рыночной экономике, в то же время все в большей мере определилась необходимость проведения активной социальной политики в духе социал-демократических программ. Можно говорить также о становлении в ряде стран постиндустриальной фазы развития. Политическая жизнь стран региона входит в общецивилизационное русло и приобретает признаки стабильности через поочередную смену власти политических сил лево- и правоцентристской ориентаций.
    В рамках региона выявляются некоторые очаги стабильности. Это, например, Польша, где накал политической борьбы уже более десятилетия не мешает сосуществованию президента-социалиста и правого парламента — так же как ранее уживались президент правой ориентации и левый парламент; Венгрия, где коалиционное правительство предельно расширило базу своей легитимности, в первую очередь благодаря активности социалистов; Чехия, где две крупнейшие партии, набравшие на последних парламентских выборах примерно равное количество голосов, нашли принципиально новые формы сосуществования. При этом — и это хотелось бы подчеркнуть особо — контуры подобных форм сосуществования были присущи политической истории межвоенной Чехословакии. В самом конце 1990-х годов к ним присоединилась Словакия, лишившаяся фигуры харизматического и одновременно одиозного в глазах западного истэблишмента В. Мечьяра, политика, которого, на мой взгляд, нельзя оценивать однозначно отрицательно. С этого времени можно говорить о формирующемся целом субрегионе стабильности, состоящем их стран Вишеградской группы.
    Политическая ситуация в регионе в целом характеризуется тем, что партии здесь не делают триумфа от прихода к власти и трагедии из ухода из нее. Эту тенденцию можно назвать благотворной рутинизацией политического процесса и конструктивной экономической стабилизацией.2
    В сфере внешней политики фактически осуществлена переориентация на западные структуры (НАТО, Европейский союз и др.), хотя признавалась необходимость баланса интересов с соседними странами региона, а в наиболее смелых проектах — и со странами, расположенн ыми восточнее.
    В сфере идеологии произошел окончательный отказ от марксизма-ленинизма и признания ведущей роли коммунистической партии, возврат к ценностям либерального, христианско-демократического, национально- традиционалистского характера, в то же время в регионе сформировался центральноевропейский вариант социал-демократии.
     Существенные процессы происходили и в культурной жизни, тоже с ориентацией одновременно на демонстрируемый возврат как к религии, а также национальным традициям, так и к аналогу либерализма — модернизму. В то же время «воздух свободы» не благоприятствовал культурному подъему, он скорее способствовал проникновению образцов массовой культуры Запада, где она как раз начала признаваться второстепенной ценностью.
    Следует подчеркнуть особо: переходные процессы в странах региона носили и, по всей видимости, будут носить нелинейный характер во всех сферах жизни стран региона, позволяя говорить о нем как о некоторой целостности (и в этом ЦЕ должна служить примером для ВЕ).3
    В сфере экономики нужно в первую очередь назвать возникающие трудности в связи с форсированным введением в действие рыночных механизмов и трудности экономической интеграции со странами Запада. Так, во всех без исключения странах региона (как, впрочем, и в середине 20 века, о чем уже говорилось), чрезмерно высокой оказалась социальная цена форсированной рыночной трансформации.
    В сфере внутренней политики следует отметить несовершенство функционирования маятникообразного механизма, обеспечивающего попеременный приход к власти партий различной ориентации (склонность к коррупции и манипуляциям в ходе выборов, расхождение программных установок и идеологических лозунгов партий и их политического курса, хозяйственной активности и социальной политики.
    В целом к началу 21 века общественно-политические процессы в странах Европы и всего мира характеризуются усилением значимости роли регионального фактора. При этом понятие «регион» усложняется и являет собой уже не только или географическое, или этническое, или конфессиональное и т. д. образование4. В представляющих зоны стабильности частях мира — Западная Европа, Северная Америка (включая Мексику), и в меньшей степени Дальний Восток — регион предстает как сочетание самых разнородных начал. Но более важным является то, что совокупная политическая воля лидеров может превращать тот или иной регион в некую единицу стабильности, которая, как представляется, будет определять политическое устройство мира в наступившем 21 веке.
    В то же время существуют регионы, где ни государственное, ни этническое, ни конфессиональное начала, ни даже общность исторических судеб не являются сцепляющим фактором, а взаимные претензии возникают и развиваются вопреки любой логике. И есть основания утверждать, что эти единицы нестабильности могут локализовываться и уменьшать сферу своего воздействия вследствие укрепления новой идентичности в регионах соседствующих. Это южный субрегион Центральной Европы.
    Цетральноевропейский регион с достаточным основанием можно считать развивающимся в направлении создания новой единицы стабильности. При этом термин «Центральная Европа», на мой взгляд, переходит сегодня от статуса историко-географической метафоры к статусу геополитического понятия; им охватывается пояс государств от Балтики до Адриатики, объединенных подобием их исторических судеб и общностью перспективы, а также и сходным инструментарием решения поставленных задач — даже несмотря на то, что политические лидеры стран данного региона, аналитики и журналисты могут в этом не признаваться или не признавать этого.5
    Региональную идентичность можно трактовать как осознание принадлежности к определенному единству, как тождественность основных целей, которые осуществляют составляющие это единство народы и государства.6 Сегодня нельзя отрицать наличия этих признаков относительно Западной Европы. Более того, многие параметры региональной идентичности и конструктивные регионообразующие элементы здесь закрепились, в связи с чем легче отследить и процесс укрепления идентичности в регионе восточнее.
    Таким образом, в сфере внешней политики произошел поворот на Запад, выявилось стремление стран. отделившихся от геополитического региона ВЕ, к западноевропейской региональной идентичности, минуя и игнорируя свою собственную, то есть центральноевропейскую. Но история уже показала, что односторонняя ориентация лишь на Запад (в межвоенный период) привела к Мюнхену, а ориентация только на Восток (после 1945) также завершилась крахом. Нелишне заметить, что политические заявления ряда лидеров о необходимости возвращения в Европу страдают чрезмерной ангажированностью и отсутствием исторического видения.
    Позволительно спросить: в какую Европу хотели бы «вернуться» эти лидеры: Европу перманентного конфликта между Германией и Францией? Европу, поощряющую аннексионистскую политику Австро-Венгрии на Балканах, отзывавшуюся угнетением славян внутри империи? Европу первой мировой войны, костер которой сложился на Западе, а лишь запал поднесен в Сербии? Европу межвоенного периода, когда страны региона были оккупированы фашистскими Германией и Италией? И еще одна историческая аллюзия: заявления ряда политиков ЦЕ, которые своей приверженностью западным ценностям в чем-то напоминают заявления политиков конца 1940-х, видевших судьбу своих стран в том, чтобы они стали «-надцатыми республиками СССР (Г. Гусак, Т. Живков и др.)
    На мой взгляд, есть основания полагать, что более правильной является ориентация стран бывшего «восточного блока» на самих себя, на развитие самодостаточности региона, то есть на утверждение новой центральноевропейской региональной идентичности.
    Вместе с тем ЦЕ как регион подразделяется на субрегионы:

  • северный (страны Вишеградской группы), где к началу 21 века стала доминировать тенденция к стабилизации.
  • южный субрегион (Балканские страны), где продолжает сохраняться, а в чем-то и усугубляться нестабильность.

     Правда — и это хотелось бы подчеркнуть особо — данная ситуация не столь уж необычная: страны ЗЕ не в меньшей степени расходились по оси «север-юг». Еще в 1960-е годы социал-демократическая Швеция разительно отличалась от франкистской Испании. Есть основания утверждать, что без опоры на ресурс региональной идентичности южная часть ЗЕ (Греция, Испания, в меньшей степени — Италия и Португалия) оставалась бы источником нестабильности куда более длительный период, чем это произошло в реальной истории.
     В целом процессы внутрирегиональной идентификации в центральноевропейском регионе еще не устоялись в полной мере, но народы региона и часть выражающих их волю политических элит уже вынуждены считаться с этой тенденцией и опираться на нее во внутренней (мосты на Дунае разбомбили в Югославии, а пострадали экономически все придунайские страны региона, включая три страны Вишеградской группы, кроме Польши) политике. На этом деструктивном примере проявился конструктивный характер связей между странами ЦЕ и особенно во внешней политике.
     Надо помнить о том, что исторические уроки ЗЕ (ставшей в конце 20 века по какому-то парадоксу «источником левой угрозы», поскольку во многих из них к власти приходят социал-демократы, а в Италии даже бывшие коммунисты), а также формирующейся в качестве региона ЦЕ приобретают большую злободневность и по отношению к ВЕ, включающей в первую очередь страны бывшего СССР.
     Когда заходит разговор о современной ЦЕ как именно регионе, указывают прежде всего на рост в течение всех 90-х годов напряженности в южном его субрегионе. В то же время после поражения в 1998 и 1999 гг. В. Мечьяра в Словакии (одной из стран Вишеградской группы), новая региональная идентичность7 начинает осознаваться не только на идейно-теоретическом, но и на практико-политическом уровне. Это уже оказывает «целительный эффект» и на южную часть региона ЦЕ, о чем свидетельствует даже сам факт проведения выборов на новой основе в конце сентября 2000 г. в Югославии и поражение еще одного «стигматизированного» политика С. Милошевича. Поэтому есть достаточные основания рассматривать наличие общих проблем в названных двух -— северном и южном — субрегионах ЦЕ и сходство в способах их решения в качестве важного признака усиления новой региональной идентичности.
     Таким образом, политическая жизнь в странах северного и южного субрегионов и в регионе в целом стабилизируется. В Восточной Европе этого пока не произошло (может быть, за исключением «северного» субрегиона — стран Балтии). Этим ЦЕ все в большей мере становится похожей на западноевропейский регион. Однако данная стабилизация происходит на фоне экономической нестабильности. Следует подчеркнуть, что региональный потенциал при решении экономических и иных проблем используется в ЦЕ очень слабо, особенно в государствах — республиках бывшей СФРЮ. При этом даже, казалось бы, высокий уровень политической стабильности в Словении и Македонии, а также экономического благополучия первой не должен успокаивать, что и показывают события начала весны 2001 г.
     Руководство центральноевропейских государств и в конце 90-х годов, и в начале нового века проявляет определенный эгоизм, предпочитая «совершенно суверенные решения» какому-либо внутрирегиональному политическому сотрудничеству. В то же время даже Вишеградская группа пока не превратилась в ядро общерегиональной интеграции. Одна из причин этого — безальтернативность установки на форсированный «марш на Запад», который в 1994 г. отказался от идеи принятия групп государств в свои структуры в пользу индивидуального подхода. Поэтому коллективные действия в ЦЕ с того времени стали быстро падать в цене, а страны региона начали демонстративно «индивидуализироваться». Есть основания утверждать, что в стратегическом плане такая индивидуализация малоперспективна, и ее выбор — вопреки очевидности — как раз средство ужесточения границ между регионами.
     Более того, оказалось, что такие внешнеполитические позиции деформируют внутрирегиональные связи в целом. На сравнительно небольшом центральноевропейском пространстве происходят разнородные явления: по одной меридианной оси «западные» Польша, Чехия, Венгрия, Словения отчуждаются от «восточных» Словакии, Румынии, Болгарии, не говоря уже о новых югославянских государствах.
     Второй разлом, как уже говорилось, проходит между субрегионами по оси параллели: север-юг. Практически то же самое — в еще более ограниченном, но окрашенном кровью пространстве — происходило и происходит между государствами-республиками бывшей Югославии и даже внутри отдельных государств.8 Страна, исторически носящая двойное название — Босния и Герцеговина — разделяется еще и по этническому принципу; то же намечается осуществить с опорой на сепаратистов и в СРЮ, а то и в других регионах — уже вне ЦЕ.
     Но все же начинает ощущаться благотворное воздействие некоторого силового поля, создаваемого укреплением региона ЗЕ. Оно способствовало, например, позитивным подвижкам в венгеро-румынских и венгеро-словацких отношениях, подписанию соответствующих межгосударственных договоров. США, не считаясь ни с историческим традициями, ни с исторической спецификой, а преследуя свои геостратегические интересы, вмешались в события в Югославии «извне». События здесь пошли бы в направлении стабилизации, если бы европейские страны сами занялись урегулированием конфликта — по модели продвижения волны стабильности уже с севера на юг.
     В чем-то похожие процессы происходили в 60-70-е годы в ЗЕ — волна стабилизации здесь тоже двигалась с севера на юг. Политически «успокаивались»: Франция — после потери Алжира; Испания, Португалия и Греция — после падения репрессивных режимов; Италия — после спада волны терроризма (хотя последняя затронула все страны ЗЕ и до сих пор нельзя с уверенностью сказать, в какой мере она действительно пошла на убыль).
     Однако в экономическом аспекте ЦЕ во второй половине 90-х годов все резче сталкивается с непроницаемостью, точнее, с селективной пропускной способностью экономической границы с Западом. Факты отдельных прорывов (контракт Чехии на поставки газа из Норвегии) дела не меняют: на уровне современных производств связи налаживаются с огромным трудом или не налаживаются вовсе.
     В начале 1990-х годов казалось, что экономическая интеграция будет осуществляться сразу же вслед за политическим сближением (например, после принятия в Совет Европы в 1990 г. Венгрии, в 1991 г. — Польши, а в 1993 г. — Чехии и Словакии) и что можно будет вследствие этого просто «забыть» о былых торговых партнерах с Востока. К концу же десятилетия выявилось: Западу нужно от центральноевропейского региона в лучшем случае сырье, а не товары равного, а то и превосходящего качества. Такова логика экономического сотрудничества на межрегиональном уровне и преодолевать ее очень трудно, даже если обе стороны говорят о дружбе и искренне стремятся к ней. Трезвым осознанием этой «логики» и определяется актуальность присутствия центральноевропейских государств на восточных рынках — в России и странах СНГ, а также создания условий для всестороннего, а не только внутрирегионального сотрудничества, о чем лишь должен начаться серьезный разговор на правительственном уровне, причем за многие рынки в России, высокомерно отвергнутые ранее правительствами стран ЦЕ придется «посоревноваться» с агрессивными конкурентами.
     К числу приоритетных задач ЦЕ относится вступление в ЕС. На этом пути некоторые из них достигли весьма впечатляющих успехов. К ним необходимо отнести прежде всего переориентацию внешнеэкономических связей. В Венгрии, Польше, Чехии и Словении доля ЕС во внешней торговле составляет уже от 60 до 70%. Но реализация столь желанного присоединения оказывается чрезвычайно дорогостоящим проектом. При распространении на страны ЦЕ финансовой поддержки отстающим регионам, оказываемой через «структурные фонды», а также обязательств в рамках общей сельскохозяйственной политики, ежегодные расходы бюджета ЕС пришлось бы увеличить на 55-65 млрд. долларов.9
     Однако в целом за истекшие последние 10 лет 20 века не произошло сокращения в разрыве между ЦЕ и ЗЕ в социально-экономическим и технологическом планах. Если сравнить динамику и уровень ВВП на душу населения стран ЦЕ и ЕС в 90-е годы, обнаружится, что пока указанный разрыв только увеличился. В то время как страны ЦЕ в целом лишь приближаются к восстановлению уровня среднедушевого ВВП 1989 года (аналогичный показатель по странам ЕС увеличился за последние десять лет почти на 20%).10 Это не может не усложнять процессы вхождения в ЕС; и здесь опять же, как представляется, следует еще и еще раз подумать над концептом примыкания.
     Именно на фоне замедления темпов экономического сближения с Западом во второй половине 90-х годов усилилась устремленность в другие структуры, в первую очередь в Североатлантический союз, которому приписываются некие идеализированные качества. И здесь следует указать на проявление действия своеобразного компенсаторного механизма: НАТО представляется сверхжеланной целью тем в большей степени, чем в меньшей выявляется возможность интеграции в других сферах.11 Последнее, на мой взгляд, — ложная атрибуция, затрудняющая процесс региональной идентификации стран ЦЕ.
     В качестве иллюстрации возможностей сближения ЦЕ и ЗЕ можно привести феномен «бархатного развода» Чехии и Словакии (в котором первая сторона — вопреки видимости— «виновата» не в меньшей степени, чем вторая) в какой-то мере детерминировались стремлением «развитой» Чехии быстрее попасть в Европейский союз без «отсталой» Словакии. Оказалось же, что «разведенным» странам туда проникнуть труднее. С конца 80-х годов и, пожалуй, до начала 1993 г. ЧСФР, действительно, отдавалось предпочтение в связи с возможным подключением к ЕС. Бескровный характер «бархатной» революции в ноябре 1989 г., успешные демократические процессы после выборов год спустя, радикальность экономической реформы, внешняя политика, направленная на стабилизацию центральноевропейского региона посредством активного участия в деятельности Вишеградской группы получили высокую оценку западного истеблишмента. После же распада ЧСФР ситуация явно изменилась в худшую сторону, даже если учитывать эскалацию обещаний со стороны интегрированной и укрепляющей свою региональную идентичность ЗЕ.
     В начале нового века ситуация повторяется на уровне субрегиона: «богатые» участники Вишеградской группы по видимости обладают более весомыми шансами на сближение с ЗЕ. Но это уже коллективная иллюзия относительно того, что отграниченность от «бедного и неспокойного» юга региона поможет его северной части успешнее интегрироваться в ЕС. Более оптимальным представляется следующий путь: центральноевропейским странам следует ориентироваться не на вхождение поодиночке или группами в западноевропейские объединения («забывая» иногда при этом, что и они сами, и Россия — тоже Европа), а на примыкание к ним в качестве региона. В конечном счете это более выигрышная стратегия и для всей Европы. Хотелось бы обратить особое внимание на этот концепт, указывающий скорее на многостороннюю, чем на одностороннюю направленность отношений между регионами.
     В ходе примыкания граница — экономическая, политическая и т. п. — между западной, центральной и восточной частями Европы, конечно же, сохранится, но не в виде некой «заклятой» черты или улицы с однонаправленным в сторону Запада движением, это движение, т.е. перемещение капиталов, ресурсов, инициатив и пр., должно характеризоваться также направленностью как внутрь региона ЦЕ, так и на столь многообещающие рынка ВЕ.
     Итак, не вхождение в Запад, а примыкание к нему с перспективой союза с формирующимся с трудностями регионом на Востоке континента. Думается, что такая конфигурация способна обеспечить развертывание процессов в более отдаленной перспективе: то ли создания Соединенных Штатов Европы, то ли задуманного в 80-е годы строительства «общеевропейского дома», то ли оформления общей северной оси от Ванкувера до Владивостока. . Убеждена, что разговоры об этих и новых проектах неизбежно возобновятся в начале 21 века.
     Что касается отношения США к разным полюсам региона — северному и южному, то в нем выделяются «почти свои» Польша, Чехия и Венгрия и носитель «дьявольского» начала — югославянские государства. Соответственно строится и политика, более того, ее образцы навязываются — и небезуспешно — западноевропейским партнерам по НАТО, что и продемонстрировал ход агрессии США в Косово. В свою очередь и югославянские государства делятся на более чем «свой» север — Словения и прошедшая через этническую чистку Хорватия и «дьявольская» Сербия, находящаяся южнее. Соответственно, сербские политики, испытывая подобное отношение, дьяволизируют даже те попытки вмешательства в кризисные ситуации на югославянских землях, которые можно было бы считать конструктивными. По-другому и не может быть, когда избирательное отношение к государствам и народам (независимо от их реальных действий и планов) становится нормой политических акций.
     Тем самым формируемому и форсируемому взаимному согласию в одной части региона противостоит политика, ориентированная на, по крайней мере, несдерживание эскалации конфликтов — в другой. Вследствие намечаются и укрепляются внутрирегиональные перегородки — не говоря уже о неконструктивном отчуждении ЦЕ от ВЕ.
     К концу 90-х годов начало ослабляться чувство причастности Европе через вхождение в НАТО и в другие общеевропейские структуры. Ряд заявлений высокопоставленных деятелей стран ЦЕ свидетельствует о том, что их внимание концентрируется все в большей мере на ближайших соседях, поскольку стена между Западной и Центральной Европой вовсе не разрушается такими темпами, как стена между Восточным и Западным Берлином. А это говорит о том, что регион и субъективно, и объективно готов к шагам по консолидации, упрочению своей новой региональной идентичности в новом 21 веке. Многое зависит от воли политических деятелей. И примечательно, что избиратель в этих странах с конца 90-х годов пристальнее следит, чтобы эта воля не превращалась в своеволие, о чем свидетельствуют результаты выборов 2000 г. в Польше и Румынии.
     Новые акценты в плане формирующейся региональной идентичности ставят переговоры о полном членстве в ЕС Польши, Чехии, Венгрии, Словении, Эстонии и пяти других стран, также подавших соответствующие заявки, которым рекомендовано активизировать политические (Словакия) или экономические (Болгария, Румыния, Латвия и Литва) реформы. Документы на прием были одобрены в марте 1998 г. Советом ЕС на уровне министров иностранных дел. В связи с этим требуется уточнение некоторых положений о ресурсе внутрирегиональной идентичности стран ЦЕ. Он, как ни парадоксально, усиливается именно тогда, когда эти страны не делятся на «отличников» и «отстающих».При этом именно через отношение к своему «другому», т.е. в данном случае к ЦЕ, должен превратиться в ключевой фактор в регулировании внутриконтинентальных конфликтов, а также в поиске новых форм общеевропейской интеграции.
     Можно говорить о двух стратегиях в межрегиональном взаимодействии ЗЕ и ЦЕ. Первая исходит из посылки о необходимости «индивидуального разговора» с каждой из стран, желающей вступить в европейские структуры. В ходе ее осуществления, как представляется, могут усугубляться дисбалансы и конфликты внутри центральноевропейского региона и между регионами.12 Вторая стратегия предполагает подключать регионы — или хотя бы их части — посредством не организационного вхождения в европейские структуры, а примыкания к ним.
     Контуры данных стратегий определяются со все большей четкостью, и выше уже говорилось о том, что западный политический истеблишмент с 1994 г. постоянно высказывается за индивидуальный подход. Но есть и иная точка зрения, указывающая на предпочтительность стратегии «примыкания» (региона или субрегиона) по сравнению со стратегией «вхождения» (отдельных, самых «примерных» стран).
     Таким образом, кристаллизация региональных структур и упрочение новой региональной идентичности центральноевропейских стран в политике и экономике могут сделать регион надежной опорой стабильности в Европе. Центр политической активности при этом смещается — и будет смещаться — в народнохозяйственную область. И есть все основания предполагать, что на авансцену выдвинется так называемая «эмпирическая экономика». Это значит, что решение задач хозяйственного развития, если можно так выразиться, абстрагируется от абстракций, например, об автоматическом действии рыночных законов. В странах ЦЕ справа уже слабо слышны голоса о безусловной благотворности идей «чикагской школы», слева — о приемлемости «шведской модели». Особое уважение вызывают специалисты, решающие конкретные проблемы в конкретных обстоятельствах. При этом могут использоваться элементы программ как неолиберальной, так и социал-демократической направленности, то есть их конвергенция; это, собственно говоря, и показала практика экономико-политической активности ВСП и ЧСДП — социал-демократов, сверхактивно внедряющих рыночные механизмы; в некотором смысле они даже больше «роялисты», чем сам король.
     Важный фактор упрочения региональной идентичности — образование устоявшихся партийных структур. Чем дальше по пути стабилизации идет та или иная страна региона, тем большей определенностью отличаются полюса (в основном два), на которых распределяются их политически оформленные силы. Один из этих полюсов — партии социалистической и социал-демократической ориентации. Они научились, с одной стороны, парламентским путем приходить во власть — отзвук «сенсационности» в связи с «возвратом коммунистов» пропадает, а с другой — с минимальными политическими потерями уходить из властных структур. То же можно сказать и о противостоящем полюсе, хотя он отличается меньшей четкостью. Ясно, что чисто националистические, или чисто либеральные, или чисто религиозные партии такого полюса не создают — он предстает как сумма составляющих от каждой из данных идей.
     Ресурс внутрирегиональной идентичности в ЦЕ к началу нового века будет все более активно выявлять свой потенциал. Особенно значим здесь «хороший» пример ЗЕ и неприятие неустроенности ВЕ. Правда, при этом на первый регион возлагаются чрезмерно «обременительные» упования, а второй регион характеризуется, так сказать, излишней и даже агрессивной безнадежностью.
     Смягчение этих крайностей относительно «дальних» соседей может произойти вследствие усиления взаимоотношений между «ближними» соседями — странами региона ЦЕ. Включая ту его бурную южную часть, которая вызывает особую тревогу всего мира.
     Что касается России, то она могла бы стать желаемым партнером центральноевропейских стран в случае определения ею известных приоритетов своей политики на этом направлении. Роль одного из таких приоритетов могла бы, очевидно, сыграть славянская идея в рамках общеевропейской.13 Эта идея вовсе не означает противопоставления остальным идеям.14 Так, англо-саксонская идея как раз оказывает сдерживающее влияние на интеграционные процессы в ЗЕ, но вызывает определенное уважение; она — дополнительный фактор региональной идентичности, хотя ее носителями являются Англия и — на дистанции — США. Можно говорить о германской идее, составлявшей один из краеугольных камней в деле интеграции Германии и не выказывавшей каких-либо агрессивных устремлений со стороны сопредельных стран. Активизируется романская идея, способствующая наряду со славянской усилению идентичности Европы в целом. И как ЗЕ является примером для подражания для ЦЕ, так и последняя может стать примером для ВЕ, которая, конечно же, отличается от «ближних» и «дальних» регионов-соседей. В ВЕ тоже формируется региональная идентичность, но не теми темпами и даже не в том направлении.
     В целом же региональная идентичность — не магическое слово, это скорее указание на вектор неизбежных для 21 века изменений, в первую очередь доминирования политики регионов. Только с учетом этого единая Европа остается идеалом и целью, что признается и странами ЦЕ. По мнению политических элит, доминировавших в течение первого пореволюционного десятилетия, дело оставалось за малым: пройти самый простой и краткий путь, войдя в Европу только через западные ворота.
      Но в истории и в политике самые короткие пути часто оказываются наиболее длинными. . ..
     Таким образом, ЦЕ выступает как регион, обеспечивающий продвижение волны стабильности в восточном направлении, в этом плане его роль возрастает в первую очередь для стран ВЕ и России. Как бы ни демонстрировали свою отчужденность по отношению к ним некоторые — даже занимающие самые высокие посты — политики, конструктивные взаимоотношения двух регионов — императив нового, 21 века. «Импортировать» стабильность из ЦЕ на Запад уже не надо, а вот в восточном направлении — категорически необходимо. Надо заметить, что ряд инициатив в данном отношении уже просматривается. Так, президенты и премьер-министры стран региона ЦЕ чаще начали посещать Москву, а не только Берлин, Брюссель и Вашингтон. А. Квасьневский предложил свое посредничество в урегулировании конфликта между Л. Кучмой и оппозицией, интенсифицируются экономические, политические и культурные контакты.
     Таким образом, перспективы отношений между Россией и Центральной Европой детерминируются процессом продвижения волны стабильности с Запада на Восток. Уроки более чем 10-ти летнего исторического опыта социально-политических трансформаций региона при этом все в большей мере воспринимаются странами ВЕ, в том числе и Россией. Однако эти уроки не являются директивами. В этом плане уже стало ясно, что плодотворные и кажущиеся универсальными уроки в плане укрепления новой региональной идентичности ЗЕ не перенеслись автоматически в ЦЕ, тенденция к стабилизации не могла не испытать влияния средовых факторов региона. То же относится и к усвоению уроков Центральной Европы уже Европой Восточной.
     В этом плане история не только не заканчивается, как считал Ф. Фукуяма и его апологеты, в каком-то отношении — если принять во внимание продолжение волны стабилизации — она только начинается.
     Видимо, странам бывшего «восточного блока», а ныне — центральноевропейского региона — нужен был путь к западноевропейским структурам длиной в 10 лет, чтобы на своем собственном опыте убедиться и понять, что и данный вектор не панацея. Множество проблем экономического и иного порядка нельзя по определению решить исключительно с опорой на Запад, так же как не поддавались они в свое время решению лишь с опорой на Восток. Хотелось бы верить, что этот путь пройден не зря и нужен он был прежде всего для самоутверждения стран центральноевропейского региона, для понимания ценности его самодостаточности, иными словами, для упрочения его новой региональной идентичности. А для развития Центральной Европы на своей собственной основе как раз и нужна опора на два «крыла» — и Запад, и Восток. В этой связи нельзя не привести слова министра иностранных дел Чешской Республики Я. Кавана: «Лично я глубоко убежден в том, что к безусловным национальным интересам нашей страны относится установление и поддержание как можно лучших отношений не только с ближайшими нашими соседями — а у нас с ними сейчас действительно наилучшее взаимопонимание за всю нашу многовековую историю — но также и со столь великой державой, каковой является Российская Федерация».15
     Но и России тоже нужно было пройти столь же долгий путь: от резкого отвержения региона Центральной Европы до четкого осознания в самом конце 20 века, с приходом нового президента, его значимости для России. «Мы будем работать, — заявил В. Путин, — с теми, кто хочет этого. Многие из стран Восточной Европы, также как и мы 10 лет назад, кстати говоря, резко переориентировали свою внешнюю и внутреннюю политику, экономическую политику на страны Запада. За что же их винить, мы сами пытались это сделать. Теперь приходит понимание того, что имевшийся ранее уровень межгосударственных отношений должен быть абсолютно деидеологизирован, но использован для получения взаимной выгоды от развития прежде всего экономических связей».16
     Это и внушает надежду на благоприятную перспективу в отношениях между странами Центральной Европы и Европы Восточной и главным образом — с Россией.


1Задорожнюк Э.Г. Любовью или железом достигается единение общества: Вестник Российской Академии наук. 1993. Т. 63. №12. С. 1104.
2Подробнее см.: Задорожнюк Э.Г. Социал-демократия в Центральной Европе. М. 2000. С.
3Подробнее см.: Центральная Европа в поисках новой региональной идентичности. М. 1999.
4Региональный подход все в большей степени становится востребованным исторической наукой — как отечественной, так и зарубежной. См. : Новая и новейшая история. 1998. № 5.
5Подробнее см.: Задорожнюк Э.Г. Любовью или железом достигается единение общества?... С. 1104; Она же. Революции 1989 года и поворот к новой региональной идентичности восточноевропейских стран (по материалам Архива Горбачев-Фонда). Славяноведение. 2000. № 3. С. 3-15.
6Круглый стол Славяноведение. 1997. № 3..С. 5-24.
7Десять лет системной трансформации в странах ЦВЕ и в России: итоги и уроки. Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 5. С. 8.
8Подробнее см.: Никифоров К.В. Между Кремлем и Республикой Сербской (Боснийский кризис: завершающий этап). М. 1999.
9Десять лет системной трансформации в странах ЦВЕ и в России: итоги и уроки. Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 5. С. 8.
10Там же. С. 3.
11Подробнее см.: Задорожнюк Э.Г. Страны Вишеградской группы и НАТО // НАТО: факты и комментарии. Вып. 1. М. 1997. С. 11-13; В известном смысле нынешняя Центральная Европа была Восточной до тех пор, пока из нее не вывели советские войска. Но факт вхождения в НАТО не превратит страны этого региона в Западную Европу, как не произошло подобного превращения вследствие договоров 30-х годов Германии с Польшей и другими центральноевропейскими государствами.
12И даже внутри отдельных стран: в исторической ретроспективе распад Чехо-Словакии и Югославии в немалой степени детерминированы стремлением их «более европейских частей», «отличников», например, Чехии и Словении, отделиться от «менее европейских», «отстающих», например, Словакии и Сербии, не считаясь с последствиями. Надо заметить, что эта попытка в полной мере не удалась: Словакия сразу же сравняла свои шансы на вхождение после ухода В.Мечьяра. Следует подчеркнуть, что роль Мечьяра в качестве тормоза была явно преувеличена. На него — по принципам идентификации и рационализации в толковании З. Фрейда — возлагались исторические грехи и неудачи, причем не только Словакии...
13Подробнее см.: Zadorozhnyuk E. The Perspectives of a New Europe in the Programs of the Political Parties of Social Democratic Orientation in Central Europe // Emerging of Democracy in Transition Europe. Ed. by T. Lo?-Nowak and D. Armstrong. Wroc?aw. 1997. PP. 99-109; Задорожнюк Э.Г. «Россия и Европа» Т.Г. Масарик: новые подходы к старой идее европейского единения // Т.Г. Масарик и Россия. Санкт-Петербург. 1997. С. 27-35; Т.Г. Масарик. К 60-летию со дня смерти первого президента Чехословакии. Круглый стол // Февраль 1948. Москва и Прага. Взгляд через полвека. М. 1998. С. 143-146.
14Т.Г. Масарик в своей работе «Славяне после войны» (Прага, 1923) отмечал, что каждый из славянских народов «именно благодаря своему освобождению получил особую задачу, в [решении] которой лишь частично может быть поддержан остальными славянскими народами» (С. 17). Они образуют при этом некую политическую единицу — славянские соединенные штаты, которые могут послужить опорой и европейских соединенных штатов. «Новая Европа будет создаваться понемногу и по частям» — таков вывод Масарика (С. 23). Он актуален и сегодня.
15Независимая газета.2001. 15 января.
16Там же. 2000. 26 декабря.

 

Print version
EMAIL
previous ПУТИН ЕЩЕ НЕ НА ПОЛПУТИ |
Виталий Моев
CENTRAL EUROPE AND RUSSIA |
Karel Stindl
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.